Первые из индиго (Вероника Тутенко)
Глава 2
Имя для лягушонка
Иногда, когда мне становится грустно, я начинаю собирать чемоданы, ещё не зная, куда и зачем я еду, да и так ли это важно?
Нет, лукавлю, конечно же, важно. Во всяком случае, до тех пор, пока не побываешь по всех местах, где хотел бы побывать. А потом ищешь тех, с кем хочешь встретиться. А я хотела встретиться с роднёй, с маминой сестрой тётей Риммой, двоюродными тётями и дядями, которых не видела много лет, но, которые, между тем, в курсе всех перипетий моей личной жизни, благодаря маме, конечно.
Возвращаясь к своим корням, мы обретаем себя в новом качестве. Наверное, мне хотелось именно этого… Встречи с истинной собой…
Я мужественно выдержала расспросы тётушек о том, когда же мы с Максом придём, наконец, к общему знаменателю; честно говоря, всё это немного раздражает, так как мы с любимым двое взрослых людей и приняли решение отдохнуть друг от друга неделю-другую. И что, скажите, в этом плохого?
Да, у младшей сестрёнки Ксюши уже трое распрекрасных малышей, а у нас с Максом, как говорит мама, вялотекущий роман, хотя какой там вялотекущий – когда один спокойный экстрим?
Экстрим, экстрим, экстрим – и так из года в год. Да. Может, мама и права… Не потому ли меня потянуло вдруг по деревням?
– Ты изменилась, – сказала Лада, с которой мы не виделись лет десять. – Была такая егоза, а теперь стала и степеннее, и женственность в тебе появилась. Мама писала, ты теперь зам редактора, скоро, наверное, и редактором будешь.
Я улыбнулась, наверное, кисло, потому что лучше быть первоклассным журналистом, чем посредственным редактором, а журналист я, действительно, хороший, вот только Балоцкий, похоже, об этом забыл.
Но пока я не стала ставить в известность родню, что собираюсь менять работу, но уже оповестила знакомых, может, кто и посоветует что-нибудь дельное…
Не буду вдаваться в подробности, кто из моих родственников кем кому приходится, потому что и сама разобралась, да, с огромным трудом в Древе, по-научному называемом генеалогическим. А листья на нём – имена. Такая вот обложка Книги Жизни, ведь есть, где-то есть и Древо, начинающееся от самих Адама и Евы.
А то древо, которое составили мы – вовсе не древо, а одна из его бесчисленных крошечных веточек…
Составляли мы его в деревне, старинной, вопреки бездорожью оккупированной дачниками, потому что рядом Волга. В таких уголках собраться родственникам приятно вдвойне, тем более в доме, где жили предки и, кажется, наблюдают за нами, живущими ныне, так что иной раз, прежде чем выпалить какое-нибудь словцо, подумаешь: «А надо ли?» «А что сказала бы бабушка такая-то или дедушка такой-то?». И промолчишь…
По дороге мы, конечно же, застряли в колее и не в одной, но о бездорожье я уже упоминала.
За рулём серебристого фольксвагена бледнел Петруша, чтобы не ругнуться особенно смачно при новой родне, то есть при мне, и матери с бабушкой, которую в семье называют, не смотря на почтенный возраст и благодаря моложавому виду просто Лада.
Так или иначе, мы приехали глубокой ночью, как показалось мне, прямо в прошлое, слившееся вдруг с настоящим и, быть может, даже опередившее его.
Разбредаться по кроватям и диванам мы начали уже часа в два ночи. Тёте Римме достался диван у двери, но неожиданно она запротестовала:
– У двери – ни за что! – и пошла проверять, хорошо ли закрыта входная дверь.
Разобравшись с замком, не смотря на уверения, что в дом, если кто и войдёт, то разве что пьяные дачники, которых местные знают в лицо, она улеглась, наконец.
Но боялись тётя Римма не людей, а привидений.
– Я знаю, что в нашем доме есть проход в другой мир, и даже знаю, где он. В печном проёме!
– Выдумываешь всякие глупости на ночь. Спи уже! Это этот, как наш дед Мороз, только безбородый. Санта Клаус! А ещё говорят, что медики – неисправимые материалисты, – усмехнулся дядя Вова.
– А я не медик, а психолог, – с достоинством парировала тётя Римма. – И педагог к тому же. Не забывайте, что у меня два высших образования!
– Да хоть десять! Я так понимаю, шарлатанство всё это, – остался при своих дядя Вова. – Я люблю, чтоб всё просто и понятно.
Но тётя Римма выглядела такой напуганной, что я поинтересовалась:
– А почему ты решила, что проход в другой мир именно там?
– Потому что прошлым летом я спала возле печки, и мне привиделась баба Даша.
– Так это было не во сне? – удивилась Лада.
– Нет, конечно. Вернее, так: между реальностью и сном.
– Она тебе что-то сказала? – заинтересовался Петруша, который в этом доме бывает гораздо чаще, потому что учится на инженера в ближайшем городе, там же, где живёт Лада. А тётя Римма с мужем давно уже перебрались в Москву.
– Нет. Она протянула мне руку, сжатую в кулак, а когда разжала его, в ней были скальпель и бинт, и через месяц мне сделали операцию.
– А я-то думал, я сошёл с ума, – покачал головой Петруша.
– Что такое? – насторожилась Римма.
– Так, ничего, – хотел Петруша утаить интересное, но этот номер у него, конечно, не прошёл.
– Это было тоже летом, когда я перешёл в одиннадцатый класс и думал, куда поступать после школы.
– Да… – вздохнула Римма, вспомнив нелёгкие для всех родителей времена.
– И вот как-то ночью я открываю глаза, как будто от яркого света. И вижу её.
– Бабулю? – замерла тётя Римма.
– Да нет, не бабулю. Александру Матвеевну. Только я тогда её ещё не знал. И она была во всём белом. И она так наклонила голову и говорит: «Ты хочешь знания? Я дам тебе знания». А сидела она вон на том кресле, – он показал на кресло возле печки. – А потом через неделю, когда Алиса Львовна познакомила меня с Александрой Матвеевной, я даже рот открыл. Надо же, моя репетитор – та самая белая женщина. И как-то стало мне чуть-чуть не по себе. А она вдобавок ко всему так же наклоняет голову, улыбается и произносит ту же самую фразу: «Ты хочешь знания? Я дам тебе знания». Только представьте!
– Брр! – передёрнуло тётю Римму. – А что ж ты мне сразу не рассказал?
– Мам, ну я ж знаю, какая ты у нас трусиха… Зря я вообще… А ты почему тогда не сказала, что к тебе явилась бабуля?
– Так! Решено! Спать сегодня я не буду, – и тётя Римма торопливо включила светильники в форме фонариков по углям.
– Да и мне что-то не хочется, – поддержал Петруша.
Соловьи пели на старом кладбище, плавно переходящем в лес, так и хочется написать «серенады». А что же петь ещё в июне? И спать мне, не смотря на столь позднее время, совершенно не хотелось. Я закрыла глаза и пыталась строить дом своей мечты, но эта хитрость мне никогда не помогает, может быть, потому, что я понятия не имею, как хотя бы приблизительно выглядит дом моей мечты.
Наверное, он должен быть в берёзовом лесу, двухэтажный, из красного кирпича. Или, может, лучше в Париже. Но тогда я тем более не представляю, как он должен выглядеть. Или дом-пароход? Эта мысль мне очень даже нравится, но тогда в любом случае нужен ещё и на земле, а лучше сразу два – в Париже и берёзовом лесу.
В общем, сон совершенно не шёл. Я слышала, как храпит, ворочается и что-то при этом бормочет тётя Римма. Я видела очертания старой нехитрой мебели и печки и в то же время шла босая по мокрому лугу…
Я была в том же, в чём легла спать – в ночнушке бабушки Раи, среди них и, может быть, даже одной из них, но на меня почему-то никто не обращал равным счётом никакого внимания, кроме, я думаю, медведей, так и рвущихся с привязей.
Компания, в которой я непонятно как оказалась, была пёстро разодета, и на многих – яркие колпаки, по которым без труда угадывались скоморохи.
Судя по их настроению и частому упоминанию в перебрасывании словами яркого, как карусель, «ЯРМАРКА», мы направлялись именно туда через близлежащие деревни.
Нет, это была не наша, какая-то другая деревня, а наша была под горой.
Мы спускались вниз к тому месту, которое облюбовали бобры, только озеро было больше, и дом был другой, с соломенной крышей, как, впрочем, и у всех домов в окрестности.
В голове моей лихорадочно крутились слова тёти Риммы о том, что за печкой в нашем доме находится проход в другое измерение, и теперь у меня не оставалось на этот счёт ни малейших сомнений.
Конечно, это измерение уступало нашему в отношении благ цивилизации, но скучать здесь, явно, не приходится.
У девушек в длинных вышитых сарафанах и ромашковых венках в руках были бубны, в которые они непрестанно ударяли.
Девушек было только четверо, и все как одна с длиннющими косами и ярко накрашенными чем-то тёмно-бордовым (неужели свёклой?) щеками. И все были очень красивы.
– Что с мишками творится, не пойму, – одна из них перестала бить в бубен и беспокойно переводила взгляд с одного медведя на другого.
Мишек было четверо – все такие худые и грязные, что и медведями не назовёшь.
– С утра спокойными были, – согласилась с ней другая девушка и тоже перестала бить в бубен.
– Так мы до ярмарки целый год идти будем, – сделал в воздухе сальто шагавший впереди скоморох. Из- под колпака его прямыми жёсткими пучками торчали волосы цвета сухой соломы. – А ну, девчата, веселей! Пусть вся деревня слышит, что скоморохи на ярмарку идут!
Девушки с удвоенным задором снова забили в бубны, засмеялись скоморохи, но разудалому нашему веселью пришёл вдруг совершенно неожиданный конец.
– Ах вы, брадобреи окаянные!
Откуда-то со стороны соседней деревни спешил по ромашковому полю наперерез мужчина с длинными волосами, по-видимому, священнослужитель.
Ромашки, бесчисленно рассыпанные по взгорьям, смотрели своими жёлтыми глазами на Большого Брата Солнце и хотели дотянуться до самого неба.
Во сне метаморфозы – обычное явление и даже закон, поэтому не было ничего удивительного, когда я обнаружила, что я – уже не я, а одна из четырёх девушек, и в руках у меня бубен, а я смеюсь и ударяю в него так, как будто всю жизнь только этим и занималась.
Я и не заметила, как мой бубен оказался в руках у бородатого учителя нравов и прошёлся, как он выразился, по бесстыжим мордам брадобреев, то есть артистов-мужчин, тщательно выбритым.
– Хотите быть как женщины, тогда уж и платья носите, как женщины! – сопровождал он свои действия назиданиями. – Ещё и лица разукрасили, негодники!
Да, наше скоморошье войско было с позором разгромлено. Мужчины разбежались кто куда, а медведи, отпущенные с привязи, ещё вертелись среди толочеи, не зная, что делать со внезапно обретённой свободой.
– Держите же медведей! – спохватился тот же скоморох с волосами-скирдами.
Просто удивительно, как рачитель традиций со всеми нами справился, ведь нас было человек пятьдесят, да ещё и четыре медведя, а он один, но силища богатырская…
Когда ко мне вернулось сознание, оказалось вдруг, что я понимаю лягушачий язык.
– Ква! – сказал лягушонок, что в переводе на человеческий означало «что ты делаешь в нашем болоте?»
– Каввааа! – спросил он уже громче, кто я такая, а точнее, потребовал рассказать о себе.
– Кто я такая, и сама не знаю, я шла куда-то со скоморохами. Ты, конечно же, спросишь моё имя и откуда мы шли, но я не знаю, что тебе ответить. А в болото утащил меня медведь. Кстати, ты его не видел?
Лягушонок ответил, что медведь убежал, как и положено медведю, в лес, и будет просто замечательно, если он постарается впредь обходить стороной их болото, тем более, что так лучше для самого же косолапого, а то ведь и увязнуть недолго.
Только теперь я осознала весь ужас своего положения. Я лежу на островке посреди огромного болота, за которым начинаются владения бобров, и как выбраться на большую землю, совершенно непонятно.
Избавление пришло неожиданно. Где-то рядом послышались голоса – старческий и юный.
– Не понимаю только, как вы могли услышать из другой деревни лягушонка, – недоумевал юноша.
– Доживёшь до моих годков, вот тогда и поймёшь. Слух и нюх у меня, как у собаки.
«Помогите!» – хотела позвать я, но из горла вырвался только слабый стон, и всё-таки меня услышали.
– Я же тебе говорил, – обрадовался старик. – Лягушонок зря не позовёт.
От радости я готова была расцеловать лягушонка, и даже ничуть не удивилась бы, если бы он превратился в прекрасного принца.
В этом полусне было возможно всё, но, помятуя о том, что принц у меня уже есть, я ограничилась улыбкой и огромным спасибо, а на прощание спросила, как зовут моего зелёного спасителя.
– Ты можешь придумать мне имя сама, – ответил он и отпрыгнул в траву.
– Хочешь, тебя будут звать Макс? – предложила я лучшее из имён.
– Хорошее имя для лягушонка, – одобрил он, а дальше я перестала понимать его лягушачий язык, и он ускакал по своим лягушачьим делам.
Только тогда я в полной мере ощутила, как болит и ноет моё тело, а голова так и вовсе – чугун чугуном.
Я снова застонала, а старичок покачал головой:
– Ай-яй-яй! До чего только девок пляски с медведями доводят. Пойдём, канатная плясунья!
Мальчик проложил длинную жердь от тверди, на которой они стояли, до моего островка, и оказалось, я, и правда, умею ходить по канату. Интересно, где я этому научилась?
Кое-как, опираясь на их обоих, благо старик был бодр и крепок, а мальчонка коренаст, я добралась до избушки, утопавшей в подсолнухах. Так вот почему я обожаю младших братьев Солнца!
С облегчением я упала на лавку у порога и снова потеряла сознание. Когда я открыла глаза, надо мной хлопотала женщина красоты необыкновенной. Представьте себе огромные миндалевидные, не светло синие – почти голубые глаза с длинными пушистыми ресницами, взлетающими до самых тоже летящих, как далёкие ласточки, как будто нарисованных, бровей. Высокие скулы придают лицу что-то рысье, а маленький, чуть вздёрнутый носик, напротив, – кошачье.
Рот тоже маленький и алый, как два изящных лепестка, а косы чёрные, тяжёлые – никогда таких раньше не видела – спадают прямо на пол, потому что красавица сидит на табурете.
– Правда же, хороша? – услышав, что я пришла в себя, улыбнулся старик. – Дочь моя, так и зовут её, Варвара-Краса. Нигде во всех окрестных деревнях краше девки нет, а женихи наш дом обходят стороной, только издали заглядываются.
– Почему же?
– Было Варваре видение или сон, что суженый её появится в наших местах со стороны Волги, приплывёт на барже по воде. Так и ждёт-дожидается, и красота её не меркнет, только года идут и идут…
– Выпей, сколько сможешь, – поднесла Варвара к моим губам какой-то зловонный отвар. На вкус он оказался слегка горьковатым, так что несколько глотков я сделать смогла.
– А теперь ложись, мамочка, – бережно уложила меня обратно на лавку Варвара, которая, да, в этом не было никаких сомнений, была моей внучкой. Но как же такое возможно?
Голова от напряжения разболелась так сильно, что я проснулась…
Утром я проснулась от позвякивания посуды, приятно переносящего из колыбели снов в домашний уют. Не знаю, который был час, но солнце уже светило ярко.
– Не дождались тебя, сели чай пить, – оправдывалась бабушка Рая, глядя на пустой стул за столом.
Исходящая лесными ароматами кружка не заставила себя ждать.
– Я с утра уже оладьев напекла, – продолжала бабушка Рая, уютная, очень даже для своего возраста красивая, с добрыми морщинками и смеющимися синими глазами.
Аппетитная горка вздымалась посередине стола.
– Все наши деревенские в сборе, – подмигнула мне Лада. – Только Саши не хватает. Тоже собирался приехать, да спину прихватило.
– А что же Алиса? Не приедет на родственницу посмотреть? – принялась за оладьи, подавая пример, бабушка Рая.
– Ты что! – замахала на неё руками Лада. – Ты же знаешь, сколько у неё дел! Завтра мы к ней сами заедем. Вернее, не к ней, а к Каринке. Она как раз только что закончила ремонт, так что будем праздновать новоселье нашей городской компанией, – снова мне подмигнула.
– А мы уж как-нибудь в деревне жару переждём, – усмехнулась бабушка Рая.
– Сегодня грозу обещали, – вставил веское словцо Петруша.
– Вряд ли… Всю ночь лягушки квакали, – возразила Римма.
– Не квакали никакие лягушки, тебе приснилось, наверное, – стоял на своём Петруша.
Но о лягушках вскоре забыли, потому что появилась сорока.
Сорока не была обычной сорокой, сказочная прямо-таки сорока, огромная, довольная и важная, как почтальон, принесший радостные вести, проскакала от одного окну к другому и обратно.
– Смотрите, не сорока, а конь, – подошёл к окну Петруша, а за ним и мы. – Принесла нам какие-то вести…
– Дядя Саша приедет, – предположила Лада.
А сорока улетела, но отходить от окна не хотелось.
Я и отвыкла уже от сельских пейзажей. Всё работа и город. И спешка, конечно. А так, чтобы просто отдохнуть душой – такого не было давно.
– Смотрите, правда, дядя Саша! – обрадовался, как ребёнок, Петруша. – Не обманула, значит, белобока.
И мы поспешили на улицу.
– Надо же, совсем малявкой была, помню, шустрая такая, гусей по деревне гоняла, – обнялись мы с дядей Сашей, – и вот погляди-ка! Поди и языки знаешь?
– Знаю.
– Только я думал ты ух, а ты худая, как банан, – добавил ложку дёгтя.
Правда, уже через минуту он изменил своё мнение обо мне, потому что в гости заглянула наша дальняя родственница тётя Кира.
– Глянь, какая красавица к нам приехала, стройная, как тростиночка… – занял с порога беседой. – А ты опять на всё лето в деревню?
– А что делать в городе? Там сейчас такая пыль и жара и пахнет асфальтом. От земли хоть тоже испарения, но куда как легче переносятся.
– Всё книжки читаешь?
– Да, новая книга вышла о здешних местах, как закончу – дам тебе почитать…
– Кира у нас учёная, – отрекомендовала бабушка Рая. – Можно сказать, краевед.
– Какой там краевед! – махнула рукой тётя Кира. – Так, для себя интересуюсь, как предки жили. Вот этот дом у вас старинный – лет сто пятьдесят ему точно.
– Потому-то призраки его и выбрали, хотя есть дома и поближе к кладбищу, – нервно засмеялась тётя Римма.
– Кстати, тётя Римма, вот вы вчера говорили, что за печкой… – я на секунду задумалась, стоит ли продолжать рассказ при впечатлительной родственнице, но со всех сторон на меня уже сыпались вопросы о том, кто и как мне явился, и я рассказала свой сон от начала до конца, поощрённая всеобщим молчаливым внимание. А особенно зачарованно меня слушала тётя Кира.
– Надо же, – произнесла она после недолгого молчания. – Ведь это сам протопоп Аввакум тебе явился.
– Первый писатель на Руси? – не поверила я.
– Он самый, продолжала уверять тётя Кира. – Не веришь? Пойдём, покажу, – она увлекала меня за руку на улицу.
Заинтересованная, я полностью отдалась на её волю, которая привела меня в домик почти на самой окраине деревни.
– Сам протопоп Аввакум во сне тебе явился, – повторила тётя Кира и, ни слова больше не говоря, повела на кухню, где в углу на иконе старообрядческий святой и впрямь был очень похож на приснившегося мне батюшку.
– Так он жил в этих краях?..
– Не только жил, но и начинал здесь своё служение, – укоризненно покачала головой тётя Кира. – В соседней деревне Лопатцах. Очень строг был и к себе, и к другим. Как-то проплывал по Волге воевода, и нажаловались ему, значит, на чрезмерную требовательность здешнего батюшки. Но воевода сказал ему: «Благословишь моего сына – не накажу». А сын у него был безбородым, что в те времена не приветствовалось. И батюшка отказался наотрез: «Не буду благословлять брадобрея» и всё тут. За это воевода его в Волгу и бросил… Чудом только спасся…
Сон в руку был не единственным удивлением, ожидавшим меня в здешних краях. И даже дома бобров мы с Павлушей увидели наяву, правда, подойти к ним поближе помешала гроза.
Но началась она после обеда, а когда я возвращалась от тёти Киры, возле дома меня ожидал экипированный в камуфляж Петруша.
Рядом с ним покуривал молодой человек тоже в штанах защитного цвета и с обнажённым торсом. Образ искателя приключений дополняли чёрные очки.
Я ожидала, что в столь удалённой от цивилизации деревне молодёжи не будет совсем, но…
– Кстати, тоже Голубев, – представил дальнего родственника Петруша. – Андрей. Он же Кен. Вы, кстати, коллеги.
– КЕНТАВР, – поправил Голубев.
– А где же копыта? – сострила я, наверное, не слишком удачно.
– Не Кентавр, а Кен Тавр, – довольно повторил Кен, видимо, давно заученную фразу. – Сначала я был просто ди-джей Кен, а потом стал Кен Тавром. Правда, созвучно «Кинотавру»?
– А ты и на «Кинотавре» был?
– А как же!
– А что ты там делал? – удивился и Петруша, знавший Кена-Андрея с самого детства.
– Как это что? – обиделся Кен Тавр. – Ты разве не слышал, наш документальный фильм получил спецприз на кинофестивале в Кракове. Ну ты даёшь! Совсем телевизор не смотришь! Деревня! Теперь будем брать «Кинотавр»!
– А о чём фильм? – показала в свою очередь неосведомлённость и я.
– О чёрных археологах…
– Интересно…
– Но фильмы – это больше для души, также как и археология. А вообще я директор медиахолдинга. А ты где работаешь? – обратился ко мне.
– А я работаю в криминальной газете.
– Криминал – это круто, – одобрил Кен Тавр. – Я тоже на телевидении с криминала начинал, а теперь только загранки себе оставил, Россию – всю уже объездил. Остальное – пусть теперь другие ноги бьют.
– Везёт же! А я ещё ни разу не был заграницей, – вздохнул Петруша.
– Ещё успеешь, – похлопал его по плечу Кен Тавр и снова обратился ко мне. – А что ты раньше не приезжала?
– Не знаю… Как-то не получалось, – пришлось мне оправдываться.
Конец ознакомительного фрагмента.